Генрих Иоффе (Монреаль, Канада)

СОДРОГАЮСЬ, РАССКАЗЫВАЮ…

       Мои горецкие корни идут по отцовской линии. И начинаются они с родителей моего отца – Зиновия Натановича Иоффе. Я их никогда не видел, только паспорт деда, на котором он был сфотографирован. Паспорт этот находился у нас в семье до Великой Отечественной войны, а потом пропал. Но фотография мне запомнилась. Судя по ней, дед мой был среднего роста, крепкого телосложения, носил небольшую бороду. Одевался, как мне кажется, по местечковому, да и по-мужицки: картуз, поддевка, сапоги.

       Думаю, никаким ремеслом дед не владел. Я спрашивал отца, чем он занимался. Отец говорил, что он был огородникам, выращивал огурцы.

Ясно, с такого «бизнеса» не разбогатеешь, а в семье подрастали пятеро детей: четверо сыновей и одна дочь.

      Старшим был мой отец (1891 г.р.), ему первому и пришлось покинуть Горки. У родителей был знакомый-часовщик в г. Херсоне, и они отправили моего отца туда. Через некоторое время отец переехал в Одессу. Мне всегда казалось, что его детство было трудным и проходило так же горько, как детство чеховского Ваньки Жукова.

        В 1914 или 1915 году отца вызвали в Горки для призыва в армию на Первую мировую войну. В боевых делах он участвовал на Северо-Западном фронте (Прибалтика), и здесь воинская часть, в которой он служил, попала в плен. Сначала русские пленные работали в сельском хозяйстве у немцев. У меня сохранилась старинная фотография. На ней двое русских солдат в поле. На обороте надпись: «Товарищу Зиновию Иоффе на память. Гусельщиков, Тамбовской губ. Бранденбург,1916 г.» (Вторая фамилия уже неразборчива - Г.И.)

Позднее немцы стали отбирать людей с производственными профессиями. Так отец попал в мастерскую по ремонту часов и других точных приборов. Он прожил в Германии восемь лет и вернулся на родину в 1923 году. В следующем году он женился и перебрался в Москву навсегда.

          Если вы спросите, какими лучшими чертами характера обладал мой отец, вам неизменно ответят: доброта, достоинство и честность, прежде всего.

          Вторым по старшинству сыном моего Горецкого деда был Моисей Натанович. Не знаю, когда он уехал из Горок. Перед войной с женой и двумя дочерьми лет 12-15 он жил (если не ошибаюсь) в местечке Дрибин.

       Помню, что пацаном я написал ему письмо о том, что хочу стать летчиком (тогда это было мечтой многих мальчишек). Он ответил мне, что тоже хотел стать летчиком и шутливо заметил, что частично мечта его осуществилась: он – маляр и ему приходится работать на крышах, а также на верхних этажах.

       Я не знаю, почему Моисея не призвали в Красную Армию в первые же дни войны. Если бы призвали, это, возможно, стало бы его спасением. Но Холокост накрыл всю семью. И она исчезла целиком, никто не мог сказать, где и как они погибали. «Ни приметы, ни следа», как писал А. Твардовский.

       А вот третьего сына моего деда ждала иная судьба. Его звали Абель Наумович. Он унаследовал отцовский дом в Горках и жил в нем со своей семьей до начала войны. В июне 1941 г. он повез сына Израиля (1922 или 1923 г.р.) в Ленинград для поступления в институт. У парня были замечательные математические способности. Израиль успешно сдал экзамены, после чего вместе с отцом вернулся в Горки до начала занятий.

   В первые дни войны их обоих призвали в армию. Абеля, впрочем, скоро комиссовали по болезни, он эвакуировался в г. Глазов (Удмуртия), а в конце войны поехал в Ленинград к сыну.

      Израиля направили в зенитное училище. Всю войну он прослужил в частях МПВО, близ водохранилища Икша, закончил войну капитаном. После демобилизации вернулся в Ленинград, защитил кандидатскую диссертацию и успешно трудился научным работником.

       Младшего брата моего отца – Наума я помню хорошо. Он был кадровым военным, по-моему, в звании майора, много ездил и не раз бывал у нас дома. Сохранилась его фотография, на которой он снят с братом Моисеем в начале 30-х гг. Тогда он служил еще в учебной команде в г. Клинце.

      На нем шинель, буденовка. Он участвовал в походе в Западную Украину и Западную Белоруссию, воевал в зимнюю финскую кампанию, а в канун Отечественной войны его часть стояла недалеко от границы. Вскоре после начала войны пришло от него одно письмо. И все. Никто не знает, что с этой частью случилось. Скорее всего, она попала в окружение и погибла в бою. Есть стихотворение, которое прямо можно отнести к моему дядьке, уроженцу города Горки Науму Натановичу Иоффе:

Родина! Помни солдат 41-го года,
Пусть не забудутся их имена.
Об эти заставы,
Об эти безвестные взводы
Впервые споткнулась война...

         К своему счастью, Наум Иоффе не узнал какой кошмарный удар, нанесла война его семье. Его жена Лиза (фармацевт по специальности) с сыном Борисом (12 лет) эвакуировалась в г. Шую. И в ту ночь, когда она дежурила в аптеке, случился пожар. Сгорело все. Заживо сгорела и Лиза. Бориса взяла в свою семью сестра Лизы.

       Казалось бы, достаточно смертей. Но нет. Ужасная участь выпала и на долю единственной дочери моего деда Натана – Доры Натановны. Она с мужем и двумя дочками (Маней и Фридой) жила, по-моему, в Дубровне. Перед самой войной приехала в Москву консультироваться с врачами. Взяла с собой младшую Маню (12-13 лет), чтобы показать ей столицу. Через некоторое время мать решила, что Мане пора возвращаться домой, помогать отцу по хозяйству. Маня не хотела ехать, даже плакала. Однако Дора Натановна настояла, и Маня вернулась домой. Она уехала в смерть. В Дубровно от рук немцев погибли все: отец, Фрида и Маня, единственная, имевшая шанс остаться в живых.

       До конца своих дней Дора Натановна казнила себя, считая виноватой в гибели Мани.